Дверь ресторана была прямо напротив скамьи.

Я перешел Черч-стрит. Движение по этой улице в воскресенье почти замерло. Я видел медную табличку на спинке скамьи – на ней было написано имя благодетеля, который заплатил за ее установку.

Я уже развернулся, чтобы сесть, и тут услышал хлопок и почувствовал вспышку боли, пронзившей спину и правое плечо. Толчок опрокинул меня и развернул, так что я оказался на скамье, полулежа-полусидя лицом к дороге. В меня стреляли, не поверил я. В меня уже стреляли однажды. Я не мог ошибиться – тот же звук. А еще... было много крови. В меня выстрелил Гордон Квинт.

Он вышел из тени на противоположной стороне улицы и направился ко мне через Черч-стрит. В руке у него был пистолет, и его черное дуло смотрело прямо на меня. Гордон шел, чтобы довершить начатое, и казалось, его не волнует, видел ли его кто-нибудь. У меня не было сил подняться и убежать. Да и бежать было некуда.

Гордон выглядел как фермер из Беркшира, не как одержимый убийца. На нем был клетчатый костюм, галстук и твидовая куртка. Никаких яростных криков, как в прошлый понедельник. Этот убийца был холоден, решителен и дерзок.

Он остановился передо мной и прицелился мне в грудь.

– Это за Джинни, – сказал он. Не знаю, чего он ожидал. Казалось, он чего-то ждал. Может быть, протеста. Мольбы. Голос его был хриплым. – За Джинни, – повторил он. Я молчал. Я хотел встать. И не мог. – Скажи что-нибудь! – вскричал он с внезапной яростью. Пистолет в его руке дрожал, но он был слишком близко, чтобы промахнуться. – Ты что, не понимаешь?

Я смотрел не на пистолет, а ему в глаза. Не лучшее зрелище для последнего взгляда, непоследовательно подумал я.

Намерения Гордона не изменились. Я мог помешать ему получить удовольствие от моего страха, но это его не остановит. Он пристально смотрел мне в лицо. Он не моргал. Никаких колебаний. Никаких сомнений или нерешительности. Ничего. Сейчас, подумал я. Это случится сейчас.

И тут от дороги кто-то закричал, хотя и слишком поздно. Кто-то в отчаянии выкрикивал одно слово:

– Папа!

Эллис... Эллис... Он бежал через дорогу с трехфутовым куском черной железной трубы в руке и кричал отцу:

– Папа... не надо... не делай этого!

Я видел, как он бежит. Все было каким-то расплывчатым. Гордон слышал крики Эллиса, но они не могли его остановить. Безумная ненависть застыла на его лице. Рука выпрямилась, и пистолет оказался в ярде от моей груди.

Может быть, я этого не почувствую. Эллис перехватил трубу двумя руками и изо всей силы ударил отца по голове сбоку.

Пистолет выстрелил. Пуля просвистела у меня над ухом и разбила витрину за моей спиной. Осколки стекла, вспышки света, крики и всеобщее смятение.

Гордон молча упал без сознания лицом вниз на газон, его правая рука с зажатым в ней пистолетом оказалась под телом. У скамьи алой лужей растекалась моя кровь. Эллис несколько бесконечных секунд стоял со своей трубой и смотрел мне в глаза, как будто мог читать в моей душе, как будто мог раскрыть передо мной свою. Казалось, что между нами произошло короткое замыкание, что на нас снизошло понимание всего на свете. Это могло быть галлюцинацией, результатом слишком многих потрясений, но с ним, несомненно, творилось то же самое.

Затем он бросил трубу рядом с телом отца, повернулся и побежал через Черч-стрит, а там скрылся в тени.

Я вдруг оказался окружен японцами, которые задавали совершенно непонятные вопросы. Они были взволнованы. Они увидели, что я истекаю кровью.

Выстрелы собрали много народу, но люди были осторожны. Нападение Гордона, которое мне показалось очень медленным, на самом деле произошло очень быстро. Никто не пытался остановить Эллиса. Люди думали, что он побежал за помощью. Я потерял счет времени. Прибыла полицейская машина, сверкали вспышки, первое проявление того, что я больше всего ненавидел, – вопросы, больницы, форма, шум, яркий свет в глаза, грохот, звон и суета. Никакой надежды на то, что на рану спокойно наложат повязку и оставят меня в покое.

Я сказал полицейскому, что Гордон, хотя он сейчас без сознания, лежит на заряженном пистолете.

Он хотел знать, не стрелял ли Гордон ради самообороны?

Я не мог собраться с силами и ответить. Толпа все росла, приехала "Скорая". Молодая женщина расталкивала людей в форме, крича, что она из прессы. Индия... Индия... она пришла пообедать со мной.

– Извини, – сказал я.

– Сид... – В ее голосе слышались ужас и отчаяние.

– Скажи Кевину Миллсу... – выговорил я. Во рту пересохло от потери крови. Я попробовал еще раз. Она склонилась ко мне, чтобы разобрать бормотание. Я с юмором сказал:

– Эти японцы сделали кучу снимков... Я видел вспышки... Так что скажи Кевину, чтобы он поторапливался. Возьмите эти снимки... И у него будет... его сенсация...

Глава 15

Индия была журналисткой не за просто так. В понедельник "Памп" вышла со скромным заголовком на первой странице "Выстрел в спину", под которым был помещен снимок – Гордон Квинт, целящийся из пистолета мне в сердце.

Гордон на снимке был виден сбоку и немного не в фокусе. Мое собственное лицо было видно ясно и четко и выражало скорее вежливый интерес, чем тот фаталистический ужас, который я на самом деле испытывал.

Кевин и вся "Памп" работали быстро. "Памп" признала, что долгая кампания клеветы против Сида Холли была ошибкой. Политика, сказал я цинично, сделала поворот на сто восемьдесят градусов. Лорд Тилпит собрался с тем духом, который у него еще остался, и отделил себя от Эллиса Квинта.

Свидетелей выстрела в Дж. С. Холли было двадцать человек. Кевин, вооружившись переводчиком с японского, внимательно все выслушал, рассортировал и понял все правильно. Его статья была написана так, что никто не мог оспорить факты. Он ни разу не написал: "Утверждают, что..."

Гордон Квинт, хотя и был еще без сознания, в свое время "поможет полиции в проведении расследования". Кевин отметил, что местонахождение Эллиса Квинта неизвестно.

Далее в газете были еще снимки. На одном был Эллис Квинт с занесенной над головой трубой, которой он намеревался ударить отца. Все японцы вместе взятые и фотограф в отдельности не знали, кто такой Эллис Квинт. На телеэкранах Японии Эллис не появлялся.

Откуда столько фотографий? Оттуда, говорил Кевин, что мистер Холли был любезен с японскими молодоженами и многие из них смотрели, как он идет по Черч-стрит.

Я читал "Памп", сидя на высокой кровати в маленькой белой палате Хаммерсмитской больницы в блаженном одиночестве – если не считать постоянного потока врачей, сиделок, полицейских и людей с пропусками.

Хирург, который имел дело с моей раной, пришел осмотреть меня в девять утра, прежде чем приступать к своим ежедневным обязанностям. Я подумал, что от усталости он выглядит хуже, чем я.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Как видите... прекрасно, благодаря вам.

Он взглянул на газету, которая лежала на кровати.

– Ваша пуля, – сказал он, – прошла вдоль ребра и вышла из руки.

Она пробила плечевую артерию – вот почему было столько крови. Мы зашили ее и влили в вас целое ведро крови и физиологического раствора, хотя может понадобиться еще переливание. Посмотрим, как вы будете поправляться. Повреждены мышцы, но после физиотерапии будете почти как новенький. Вы, наверное, повернулись, когда он выстрелил в вас.

– Я как раз поворачивался. Мне повезло.

– Можете считать и так, – сухо сказал он. – Полагаю, вы знаете, что у вас был еще и полузаживший перелом правого предплечья? И сильная травма кисти?

Я кивнул.

– И мы наложили вам швы на лице.

– Отлично.

– Я видел вас на скачках, – сказал он. – Я знаю, как быстро выздоравливают жокеи. Не сомневаюсь, что бывшие жокеи – тоже. Вы сможете выписаться, как только почувствуете себя готовым к этому.

Я сердечно поблагодарил его, он устало улыбнулся и ушел.